В 1961 году я с любопытством открыла дверь моего нового мира - школы № 5. «Бантики, тапочки, попочки в ряд» – это о нас. Мы, первоклашки, были очень дружными и политически грамотными – в первый школьный день я с восторгом рассказала нашей учительнице, что у меня – счастливое детство, я живу в СССР, а вот в Америке нечего кушать и дети страдают. Учительница поверила – она была пожилая и осторожная. Потом мы писали перьевыми ручками в прописях с промокашками «а, а, а» с разной толщиной линий (каллиграфия считалась одной из главных добродетелей маленького советского гражданина). Чернильницы-непроливайки не оправдывали свое название, и белые манжеты на коричневой форме бабушка отстирывала каждый день.

В коридоре школы стояли демократические автоматы с газировкой, но как-то, исследуя таинственные недра собственного старого сарая, мы с братьями нашли мешок дореформенных двадцатчиков и они отлично заменили 3 копейки 1961 года. Вся малышня от пуза обпивалась сладкой газировкой, радостно обманывая государство, но вскоре автоматы убрали, и мы поняли, что «шара» всегда заканчивается. Но в школьном буфете водились пончики с пылу-жару с ливером, картошкой и капустой, а в столовой мы пили теплое молоко с пенкой – наверное, это помогало нашему здоровью лучше, чем газировка.

Помню очень вкусную сырокопченую колбасу, потом она стала дефицитом, потом она стала очень соленой, потом ее не стало, но не совсем – она ушла жить в пайки. Да что там говорить, еды в школьные годы было очень много и она была вкуснейшей, а вот с наступлением университетской жизни она почему-то пряталась. То, что оставалось видимым, было, скорее, настоящим химическим оружием, хотя мы, рассматривая от скуки на уроках гражданской обороны стандартные плакаты «Зарин, Зоман, V-газы», и представить не могли, что все наше самое лучшее – газы, колбаса и светлое будущее - еще при нашей жизни закончится полным разоблачением.

Все школьное детство прошло под речевки и лозунги о том, как «себя под Лениным чищу» (читая этот забавный пассаж Маяковского, я отчетливо представляла прихорашивающегося разноцветного павлина под вездесущим портретом), и с постоянными напоминаниями о страшной войне. Ленин и война жили в радио, кино, маленьком телевизоре, на уроках, в книжках, в воспитательных моментах и наглядной агитации. К войне я так и не привыкла, фильмы о ней старалась не смотреть, а слово «Ленин» где-то к концу седьмого класса стало скучным, как каша с молоком. Я терпеть не могла доедать второе до конца, а в школьной столовой мне ставили в пример маленького умноглазого Володю из «общества чистых тарелок». В отместку я никогда, нигде, ни разу не заходила в музеи Ленина и не была в Мавзолее, хотя мои подружки, которые видели дедушку Ильича, гордились этим, как первыми костюмчиками «джерси». В свою очередь, Ленин совсем не хотел меня потерять и приходил всегда по-английски – на всех зачетах, экзаменах в школе, вузе, даже в аспирантуре меня ждала тема «V.I. Lenin - the founder of the communist party of the Soviet Union». До сих пор я могу оттарабанить ее даже спросонок.
А как здорово было, когда Гагарин полетел в космос! Было уже тепло, первая травка зеленела, все улыбались, делились этой лучшей в мире новостью с незнакомыми людьми на улице, а мы, старшая группа детского садика, решили стать космонавтами и мужественно лелеяли эту мечту все годы начальной школы. Вообще, те первые годы были наполнены красочными и шумными событиями. На концертах художественной самодеятельности старшеклассники вытанцовывали забавные истории о кукурузе – девочки были початками, а два мальчика – комбайнерами. А мы ели кукурузу только в сезон – сладкую, молодую и горячую...

Октябрятами мы были хорошими – старались учиться и рисовали наши добрые дела в альбомах. А после уроков нас увлекала криминальная романтика – мы оставляли в щелях пакгаузов вагонного депо «страшные» записки: «Здесь побывала банда черной кошки». Откуда мы знали о ней раньше Жеглова и Шарапова – ума не приложу. А потом нас приняли в пионеры, и я в холодном поту просыпалась ночью перед клятвой – как правильно: «Завещал великий Ленин и учит Коммунистическая Партия» или «учит и завещает» наоборот? Но клятва была хором, все прошло на высоте, и 22 апреля лучшие третьеклассники гордо вышагивали в распахнутых пальтишках, ревниво впитывая взгляды, которые умудренные взрослые бросали на наши «частички красного знамени». Взрослые улыбались, и мы были уверены - они радуются за нас, и только гораздо позже я поняла, что они усмехались, вспоминая собственный такой же щенячий восторг по поводу причастности к «движению в светлое будущее», восторг, который разбился о совершенно не знавшую о такой причастности повседневность. Но в те апрельско-майские дни нам страшно завидовали одноклассники, не успевшие вовремя стать юными пионерами. Их приняли в наши ряды чуть позже, на 19 мая – и этот день был любимый, потому что жгли огромный костер и пели про печеную картошку. Пионерский галстук сначала считался пропуском в лучший, благородный мир, но проза жизни быстро сдула романтическую пелену с наших глаз. Галстуки были выкроены из дешевой ткани, вечно покрытые чернилами, еще были атласные - блестящие, парадные - но все они надоели уже на следующий год, впрочем, как и сама пионерия. Любая нотация от любого взрослого начиналась и заканчивалась – « а еще пионер называется!», и после этих слов хотелось никогда больше не видеть красные символы «как-один-ства». Кажется, уже с пятого класса, выходя из школы, все мы дружно прятали галстуки по карманам.

Металлолом и макулатура развивали наш неугомонный дух соревнований, и, Боже мой, сколько медных пузатых прекрасных самоваров канули в забвенную Лету в сражениях за первые места, и сколько родителей рыдали, не досчитавшись подшивок «Науки и жизни», «Нового мира» и т.д.! По городу ездил НАШ автобус с надписью - «Сделан из металлолома, собранного учащимися 5-Б класса», и мы гордились и сияли, как утащенные из дому самовары, хотя бесплатно прокатиться нас не приглашали.

 

Помню бум нового стиля в каждом доме – появились трехногие журнальные столики, занавески с геометрическими городскими пейзажами, легкие кресла, на слуху было забавное слово «трельяж», которое хотелось съесть, а на помойку выносились бабушкины буфеты и комоды, черные диваны с зеркалами, обивку которых держали забавные ярко-желтые медные гвоздики с круглыми рифлеными шляпками. Художественные натуры с практичным прицелом подбирали со свалок старую мебель (тогда и вытащили из царских словарей слово «антиквариат»), позже, в благодарность за вторую жизнь, она принесла дальновидным эстетам неплохие состояния. Однажды на обочине местного «променада» - Брехаловки – я нашла коробку со старыми фотографиями – черно-белые чопорные дамы, мундиры, закрученные усы, надписи с красивыми непонятными словами (мне нравилось слово «грезы»), но бабушка велела вернуть на место – а если коробку вынесли по ошибке? – и показала свои альбомы, где сидели и стояли такие же неулыбчивые дамы и кавалеры. 

Посещение музыкальной школы и наличие пианино в доме считались признаками «голубой крови», и по вечерам из распахнутых окон в наш двор выпархивали гаммы, вальсы, ноктюрны, этюды. Родители мужественно терпели. Но нас влекла иная музыка – старшеклассники, запершись в кабинете физики, орали что-то лихое:

Как на Тихом океане
Баржа тонет с чуваками,
Чуваки не унывают,
Рок на палубе ломают…

И нам хотелось «урезать» что-то такое же, но все, что нам разрешалось вне программы, это пролетарский «собачий» вальс.

И был чудесный музыкальный журнал «Кругозор» с пластинками внутри, а там – «Какой большой ветер напал на наш остров…», «А я иду, шагаю по Москве…», и еще много всякого душевного. Страницы «Кругозора» были полны добрым юмором – пародиями Чистякова, диалогами Райкина, уже смешил Жванецкий, и еще помню что-то производственно-разудалое : «Вот асфальт кончается, массовка начинается». В субботу все соседи приходили «на телевизор»: смотреть КВН – «В субботний день, в урочный час, мы снова рады видеть вас, веселых и находчивых друзей». И вся страна хохотала над фильмом «Пей первым, Федя» от КВНщиков из подмосковного Фрязино и поздравлениями от «МИСИ, ЛИСИ, КИСИ и Пензенского Инженерно-Строительного Института».

А потом мы узнали о Beatls, а потом мы читали в школьном учебнике истории, что Сталин просто «допускал перегибы». А потом брат моей одноклассницы, побывавший в 1968 г. в Чехословакии, рассказывал, что сигареты они покупали, только разбив дулом танка окно магазина, и солдат входил, брал сигареты и расплачивался под прикрытием этого торчащего в окне дула. А потом мы читали на уроках под партами «Один день Ивана Денисовича» в «Роман-газете» и «Огни Забайкалья» с «Мастером и Маргаритой» и тайком покуривали по воскресеньям за гаражами…

А потом родные и близкие уже ни на что не реагировали, кроме слова «университет» (а он был тогда только один, имени Т.Г.Шевченко), и началась другая жизнь. Но это уже и другая история...