Две судьбы

  • Друк
Рейтинг користувача:  / 0
ГіршийКращий 

Их судьбы подчинены какой-то мистике. В 1933 оба потеряли своих отцов – у одного забрал сыпной тиф, у второго – голод. А через десять лет, когда на Дмитровщине хозяйничали оккупанты, они попали в такой переплёт, из которого удавалось выбраться единицам. Их увозили в Германию, в рабство, но нашим героям и еще нескольким парням посчастливилось сбежать. Об этом и пойдёт речь в моём повествовании.


Теперь это седовласые ветераны. Живут в разных сёлах – один в Голёнке, другой – в Крапивном. Семьдесят лет и семьдесят дней прошло с момента, когда они были вместе, и вот теперь судьба подарила бывшим узникам возможность встретиться и вспомнить о былом.


Дмитрий Леонтиевич Пащенко вспоминает солнечное утро, когда около полусотни голёнцев собрались по требованию коменданта возле сельской управы. Никто не объяснял цель сбора. Собравшихся выстроили в неуклюжую колонну и в сопровождении местных полицаев и двух немецких автоматчиков повели в Дмитровку. Разношерстную команду и по возрасту, и по одежде, и по обуви (многие были просто босиком) заперли в помещении клуба. Все окна и двери, кроме одной, напрочь заколотили досками. Держали так несколько дней. Очень голодали. Как вспоминал Дмитрий Леонтьевич, узникам, кто жил поближе и у кого были родственники, передавали кое-какие передачи, остальные же довольствовались баландой, в которой плавала одна размером с каштан картофелина. А потом колонна, уже в нескольких сот горемык со всего тогдашнего Дмитровского района отправилась на Ромны. Способ содержания узников напоминал увиденные позже в кинохронике немецкие концлагеря. Здесь их держали за колючей проволокой. Немцы с дотошностью проверяли здоровье будущей рабочей силы и отбраковывали даже с малыми подозрениями на хвори. Среди счастливчиков оказался и родной дядя Дмитрия. Прежде чем покинуть лагерь, он отыскал племянника и тайком передал ему чекушечку первака. Мол, авось пригодится. Не ведал Трофим Денисович, какую решающую роль в судьбе нескольких его земляков сыграет «зелёный змей» упрятанный в неприметном шкалике.


Вскоре голодных и подавленных узников, согнанных со всей округи, распределили по вагонам и унылый поезд начал свой горестный путь на Запад. Теперь уже никто не сомневался, что это дорога в Германию, дорога в рабство. Состав с живым товаром часто останавливался, пропуская воинские эшелоны в оба конца. Оккупанты суетились - через месяц начнётся историческая Курская битва. Но тогда об этом еще никто не знал. Силуэты чужой техники, множество немецких солдат заставляли Дмитрия ещё лихорадочней искать выход из сложившейся ситуации.


Поезд остановился в Блотнице, следующая станция – Рубанка, это его шанс. Дмитрий уже давно расположился подле конвоира, перебрасывался с ним несложными фразами на немецком. Когда поезд двинулся, он предложил ему доверительным тоном оценить украинский шнапс. У немца вздёрнулись брови.


- Шнапс гуд?


- Гуд, гуд ! – скрывая волнение, подтвердил Дмитрий.


Самогоночка оказалась крепкой и сделала своё дело – караульный заклевал носом и вскоре ему стали до лампочки: и война, и эти пленённые молодые украинцы, и всё на свете.


Дмитрий пробрался в вагон, подал тайный знак нескольким односельчанам и уже на ходу стал отпирать дверь. Первый глоток свежего воздуха – вдох свободы Дмитрий Леонтьевич запомнил на всю жизнь. Он бросился от проклятого поезда в гущу людей, благо, рядом толпились торговцы и просто зеваки. Смешавшись в толпе, он тут же сорвал с головы приметную кепку, увидел знакомую девушку, подхватил её кошёлку, изображая завсегдатая рынка. Достигнув околицы Дмитровки, нырнул в высокую рожь. Совсем рядом темнел спасительный лес, который почему-то и сегодня называют казённым. Наконец-то беглец перевёл дух. Но тут же услышал звуки погони, он отбежал в сторону и затаился за кустами. С облегчением и даже радостью увидел троих своих односельчан, тоже выскользнувших из вражеской западни. Петра Барабаша, Павла Мазепы, Виктора Куманца – его друзей по несчастью уже нет в живых, а тогда сколько возбуждения, переживаний было при встрече в бору.


Они скрытно добрались до родной Голёнки, дали знать о себе родным, но ещё два месяца, до прихода наших, прятались в лесу, болотных зарослях, иногда пробирались ночью на сеновалы отдохнуть и чем-то подкрепиться у родни…


У его побратима Владимира Ивановича Крапивного в памяти осталась та же картина. К тому же приобрёл первый опыт общения с обозлённым фашистом, который засвидетельствовал, что ты в его понятии - никто. Дело было так: увидел возле колючей проволоки коня-красавца и пожелал поглядеть его со стороны. Парень попытался взмахом руки отпугнуть животное. Он тут же получил подзатыльник, он ничего не понял со сбивчивого крика фашиста, но уяснил, что спокойствие рысака важнее для немца нежели благополучие молодого украинца.


Когда из вагона стали выбегать его «сокамерники», он на отчаянный шаг решился не сразу. Но когда два разъярённых немца взобрались в вагон и стали награждать тумаками своего захмелевшего сотоварища, он понял: если так обходятся со своим, то он для них просто букашка. Владимир прыгнул вниз, приземлился не совсем удачно и сгоряча пытался подхватиться на ноги. Но это ему удалось не сразу. Его обступили несколько сочувствующих, это были девчата и женщина. В то время на станции раздались выкрики вражеских солдат, а потом прозвучали выстрелы. Оказалось, пуля настигла одного из беглецов. Молодёжь побежала к месту происшествия. Возле Володи осталась одна дмитровчанка, по возрасту годившаяся ему в матери. У Володьки навернулись на глаза слёзы: то ли от страха, то ли от боли, то ли от отчаяния. Женщина помогла подняться и увела к остолбеневшей толпе. Кто-то сообразил дать ему в руки сулею, так и стоял он, растворившись среди людей. Поезд, издав протяжный, похожий на крик отчаяния гудок, покатился, увозя пленников в неволю.


Крапивненцу ж помогли добраться на околицу. А дальше он шёл полевыми дорогами. Дверь родной хаты встретила укреплёнными над ней ветвями, а само крыльцо было щедро усыпано лепехой – верный признак празднования Тройцы.


Родня как раз ужинала. Он с удовольствием присоединился к трапезе. Но успел поднести ко рту пару ложек. За окном появились чужаки. Беглец бросился под печку. Он узнал противный голос полицая.


- Где сын?


- Вы же его забрали уже больше 10 дней назад! Что с ним?! – закричала мать, в её искренность нельзя было не поверить.


Полицаи бегло осмотрели взглядом стены, походили по двору и ушли ни с чем.


Володя попытался отыскать партизан. Он добрался к самим Сокиринцам, но так ничего и не разузнал и, затаившись, стал ожидать прихода наших…


А потом их призвали в Красную армию. Дмитрий Пащенко воевал на Западе, дошёл до Берлина и даже расписался на колонне Рейхстага. Владимир Крапивный воевал на Дальнем Востоке, бил японских самураев.


Возвращались герои нашего рассказа из армии приблизительно в одно время и дальше их биографии похожи так, вроде написаны под копирку.


Оба работали в колхозах, восстанавливали разрушенное сельское хозяйство. Интересно, что и Дмитрий Леонтьевич, и Владимир Иванович были заведующими животноводческими фермами, создали передовые коллективы, неоднократно встречались на районных совещаниях животноводов. Встречались, но друг друга, естественно, не узнавали. В один и тот же год они обзавелись семьями, построили дома, у каждого из них по 60 лет трудового стажа…


Не состоявшимся остарбайтерам было много чего рассказать друг другу. Но время торопило. Автор же возвратился к их воспоминаниям о событиях более 70-летней давности и подумал, что наш случай с чекушкой первака может единственный, который сослужил доброе дело, впрочем, смотря для кого. И ещё Дмитрий Леонтьевич пройдя всю войну, несмотря на предлагавшуюся повсеместно «наркомовскую сотку», не выпил и ложки. Как он заявил, может, потому и остался жив.

Борис Бобрышев