В своё время  взволновала публикация к 100-летнему юбилею Александра Константиновича Кодакова и предложение продолжить воспоминания о нём.  Надеялся прочесть новую историю из жизни этого удивительного человека, ведь знали его многие. Но, как часто бывает, очевидно, каждый понадеялся на других...

Недавно прошедший День музеев -  это замечательный повод рассказать о его домашнем музее, попытаюсь сделать это сам. Он неоднократно создавал  своеобразные кунсткамеры, но первый музей на его родине, в российской Жиздре (тургеневские места),  сгорел в годы войны.  Другой остался в Сибири, хотя некоторые его экспонаты,  в частности коллекцию минералов, он привёз в Батурин.  Уже будучи на заслуженном отдыхе, снова загорелся идеей создать семейный музей. Осуществить это в довольно тесном домишке было практически невозможным. Александр Константинович устроился на сезонную работу на кирпичный завод, чтобы заработать на тот самый кирпич. Соорудил впритык к домишку-избе пристройку, настоящую светлицу. Она-то и стала тем самым местом, которое завораживало многих посетителей, особенно  подрастающих мальчишек и девчонок. Среди них был и автор этих строк.

 

Мы так загорелись помогать Александру Константиновичу расширить коллекцию его экспонатов, что сносили  разные  безделушки, среди них он иногда находил  нужные ему образцы. Так  в его экспозиции появились  фрагменты кафельной плитки, которую мы подобрали на месте  усадьбы Мазепы в Шелковице, кто-то не пожалел двух пушечных ядер Петровских времён, которые использовались как гири. Бог весть  где найденные  корпуса  мин и снарядов были отголосками  прошлой войны. Всё это стало интересовать нас несколько позже, когда повзрослели. Сначала же наибольшее любопытство вызывали чучела птиц, коллекции бабочек, жучков, заспиртованные обитатели речки и  озёр. Как сейчас помню большущую щучью голову, которая следила за нами  своими выпученными, увеличенными изогнутым стеклом банки  глазами. Были среди его экспонатов  голова вепря, рога оленя, шкура медведя и несколько волчьих. Но главное, он мог удивительно интересно рассказать о каждом экспонате. Это касалось  и фрагмента  разорванного ствола пушки, и маленькой букашки. Когда у него было время, он не торопился прощаться с нами,  часто заводил беседу уже на улице. По обыкновению, это случалось  на скамье возле  калитки. Расспрашивал о наших увлечениях, интересовался, чьи мы дети.  Почти всех наших родителей, а часто  и дедушек-бабушек он знал. А если чей-то дед или отец  были охотниками или рыбаками,  то непременно оказывалось, что  с каждым из них  он хотя бы раз бывал на лугу, в лесу или на речке.  Я от этого испытывал какое-то чувство гордости, почти родства.

Но возвратимся в музей. Помню подолгу  рассматривал  коралловую серебристую ветвь, привезенную кем-то с Кубы.  Завораживали большущие витые морские раковины причудливой формы. Они  проделали неблизкий путь из немыслимо далёкой  Австралии. Большинство экспонатов позволялось взять в руки. Когда прижимал  подобную раковину к собственному уху,  отчётливо слышал рокот океанского прибоя. Это впечатление  необъяснимо почему усиливалось, когда закрывал глаза.

Дважды или трижды во время наших экскурсий в музее к нему приезжали посетители из отдалённых мест. Наши  «путешествия» в страну удивительных вещей срочно  прерывались. Лично у меня  пришельцы вызывали чувство досады и в какой-то мере ревности.  Александр Константинович это замечал, по-моему ему становилось неловко, извиняющимся тоном он просил зайти через часик-полтора. Моральные издержки прерванных экскурсий он потом сглаживал приглашением к чаю. Это был не тот привычный напиток, который подавали в школьной столовой или заваривали дома.  Это были настои из ароматных трав. Смутно припоминаю, что в состав входили цвет липы и мята с чебрецом (душица, богородская трава), корень сабельника  и зверобой  с парилом. Несколько  раз пытался повторить эти травяные сборы: получалось вкусно, но такого ароматного  чаю так и не получил. Запомнились его варенья из лесных малины и земляники, из  барбариса  и ирги. Последний раз побывал в его музее, уже отслужив в армии. Два года проходил в солдатских сапогах на  Сахалине. Пришёл в тот раз  к Александру Константиновичу не с пустыми руками, по давней привычке привёз несколько  интересных камешков, пару ракушек и сделанные  ребятами-сослуживцами чучела нескольких забавных рыбёшек. Краевед был неподдельно рад пополнению своего музейного хозяйства. Но еще больше, кажется, радовался моему приезду. Мы долго говорили, как бы чувствуя, что это наша последняя встреча. Он угостил грибами собственного посола и терновкой – густой, ароматной, довольно хмельной наливкой...

 На многие годы уехал из Батурина.  Время от времени приезжал в посёлок к родителям. В один из таких приездов с горечью узнал, что Александра Константиновича уже нет. Было обидно вдвойне, что запоздал, не передал ему образцы апатитов с Кольского полуострова. Уроки, которые он преподал, не растворились бесследно. Он посеял во мне  стойкое чувство уважительного  отношения  к природе. Всё чаще склонен думать, что он сознательно чередовал  впечатления  от встречи  с экспонатами в музее, чаепития и задушевные разговоры на той памятной скамье.