24 листопада - День пам`яті жертв голодоморів і політичних репресій. Згідно з Указом Президента України Віктора Ющенка, на вшанування пам`яті жертв геноциду українського народу, о 16 годині оголошено хвилину мовчання і національну акцію «Запали свічку!» Цього дня в Бахмачі, в районному будинку культури, о 15 годині відбудеться вечір-реквієм.

Бахмачани, приєднаймося до загальноукраїнської акції - вшануймо пам`ять невинно убієнних.

...В ближайших городах такого голода не было, во всяком случае работающим выдавали хлебные карточки.

Вырваться из села в город было невозможно – не выдавали паспортов. Однако селяне часто шли в город в надежде где-то пристроиться и выжить. Но это мало кому удавалось, и смерть настигала их на улицах города.

Весной 33-го года, когда над нашей семьей нависли черные дни, отец ушел в Конотоп. Там ему, без документов, удалось устроиться на работу чернорабочим. Их один раз в день кормили каким-то варевом и давали пайку хлеба. Хлеб отец не ел, а приносил на квартиру и сушил. Раз в неделю, в выходной, тайком он приходил в село и передавал матери узелок с сухарями. И в нашем дневном рационе, состоящем из лободы и травяных лепешек, иногда появлялся деликатес – сухарик. Все это помогло выжить.

 

Пришел май, июнь. В школе – каникулы. Появились листья на деревьях, начали расти трава, лобода, бурьяны.

Мать и одиннадцатилетняя сестра Галя ходили каждый день в колхоз на работу, я с двумя меньшими оставался дома на хозяйстве, получал от матери задание: нарвать два ведра лободы, собирать липовый лист, цветы акации, делать кое-что на огороде. После работы мать варила чугун борща: лобода, вода да какие-то корешки. Пекла лепешки из протертых липовых листьев и цветов белой акации с добавлением мякины. Утром мать с сестрой уходили на работу, а нам на день оставляли чугун борща, по две лепешки, иногда по сухарику и задание по огороду. Постоянно хотелось есть, мы выискивали что можно съесть и ели: цветы желтой и белой акации, калачики, паслен, рогозу, взошедший лук, чеснок... Надо было выживать.

Картофель хранили в погребах, а часть картофеля, предназначенного для посадки, осенью закапывали в землю, в ямах. Так он хорошо сохранялся до весны.

Года за три до голода родители, открыв весной яму, обнаружили, что картофель подмерз. Яму с картофелем обратно засыпали землей и об этом забыли. Вспомнили о яме в 33-м, вскрыли ее: картофель весь был гнилой, перемешанный с землей, с неприятным запахом. Мама набирала ведро картофеля, промывала, потом руками давила картофель в ночвах, заливала водой, перемешивала и после отстоя на дне оседал тонкий слой грязноватого крахмала. Мать добавляла этот продукт в лепешки и они становились вкуснее. Надо было виживать.

Через наше село проходило много незнакомых людей. Голодные, опухшие, они шли и шли, спасаясь от голода, однако спасения не было нигде, и они находили свой покой в общих могилах.

Однажды у нас заночевала молодая женщина с семилетней девочкой. Когда мать ушла на работу, женщина взяла лестницу и повела нас в берега к ручью, соединяющему ставки “Гапониха” и “Яцунка”. Там росли высокие деревья с множеством птичьих гнезд. Женщина поставила лестницу к дереву, но лестница была короткой и по ней к гнездам нельзя было добраться. Женщина попросила моего шестилетнего брата добраться до гнезд и сбросить их вниз. Несколько гнезд было сброшено и мы увидели нескольких маленьких голеньких живых галчат. Женщина принесла их домой, нашла кастрюлю и во дворе на костре сварила из галчат мясной бульйон. Мы все пятеро съели с лепешками это варево. Какое это было вкусное блюдо! Мясной бульйон в разгар голода! Вечером мать благодарила женщину за заботу, а потом долго плакала...

Надо было выживать.

В 1933 г. в селе свирепствовали “экспроприаторы” (по ленинскому выражению), а у нас их называли “буксирами”. Каждый день по улице села катилась телега с двумя-тремя “буксирами”. Они были вооружены длинными заостренными штырями, заходили в каждый в двор и методично прощупывали все подозрительные места на огороде, во дворе, в сараях и даже в хатах.

В русской печи, спереди, слева и справа устроены печурки, они назывались “челюстями”. Туда, после сжигания соломы, выгребали из печи золу для остывания. Затем эту золу использовали для стирки.

“Буксир” обследовал всю хату, а затем ткнул в золу и вытащил узелок величиной с кулак. Из узелка посыпалось пшено. Мать схватила кулек и потянула к себе, “буксир” оттолкнул ее, она упала. Мы, четверо детей, стояли и плакали. “Буксир” с руганью ушел со двора, бросил узелок на телегу, и “экспроприаторы” поехали к другому двору.

Подошла осень 33-го года, надо было идти в школу, во второй класс. Но все мое тело было покрыто гнойничками, один чирей рубцевался, рядом возникали следующие. Нездоровая кровь бродила по жилам. Я был забинтован разными тряпками и бинтами с головы до ног, однако в школу пошел. Учительница меня домой не отправила, но изолировала меня от остальных учеников, посадив за отдельную парту. Сельский фельдшер Федосий Герасимович старался мне помочь – выписывал мази, но болезнь затянулась на многие месяцы – ведь это было связано с голодом.

В 1932-1933 гг. умерло от голода много жителей села Голенки. Ходили пухлые и умирали взрослые и дети, соседи и родственники.

Осенью 33-го года умер от голода мой дедушка Гирман Сергей Кузьмич, а у моей тети Грищенко Параски Никитичны умерли трое детей в возрасте от 6 до 14 лет.

Я не могу сказать, сколько жителей села умерло в 1932-33 гг., да и фамилий не могу вспомнить, так как из села я уехал в 1940 г. и с этих пор связи с селом почти не имею”.